Тезисы об антиэкстремизме в сфере религии для совместного заседания комиссий президентских советов 16 октября 2019 года

Выступление на совместном заседании Постоянных комиссий по развитию НКО и по гражданским свободам и гражданской активности Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека и Комиссии Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте РФ по вопросам гармонизации межнациональных и межконфессиональных отношений на тему «Актуальные проблемы реализации свободы совести в контексте ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях», антиэкстремистского и смежного с ним законодательства» 16 октября 2019 года.

Бесспорно, что радикальные течения могут иметь религиозную основу. Под радикальными я понимаю те, которые выступают против основ конституционного строя и готовы к не предусмотренным Конституциями методам изменения этих основ. На уровне политологии такие течения можно называть экстремистскими. Многие из них призывают к насилию или практикуют его – эпизодически или систематически. Религиозная основа при этом де-факто переосмысляется как политическая или квазиполитическая программа.

Совершенно нормально, если демократическое государство противостоит таким группам и движениям. Это не нарушает само по себе свободу совести, так как ее реализация, как и любой гражданской свободы, не безусловна. Также нормально, если государство, будучи само внеидеологическим, обращает внимание на идейные основы таких течений. На этих предпосылках, в принципе, строилось антиэкстремистское законодательство.

Но ненормально, если вмешательство государства в реализацию свободы совести переходит те пределы, которые многократно подтверждены ЕСПЧ и стали общим местом правовой мысли: вмешательство должно быть необходимым для достижения законной цели, не противоречить основам демократического общества, быть пропорциональным угрозе и, конечно, быть основано на законе. Вот эти ненормальности мы и хотели бы устранить.

Основная наша посылка при этом – следование таким критериям самоограничения не исключает эффективной защиты национальной и общественной безопасности, основ конституционного строя. Скорее наоборот – неследование этим критериям эту эффективность понижает, так как воспринимается в определенных группах общества как несправедливость и тем самым играет на руку радикалам.

Мне также кажется очень важным отказаться от сформировавшейся в начале 2000-х идеи, что всякие религиозные инновации сами по себе опасны. Да, они могут быть опасны, и мы это видели, но могут и не быть. Равно как радикальные группы вполне могут возникать и в рамках совершенно традиционной религиозной среды. Мы должны смотреть на то, с чем выступают религиозные группы и деятели на общественной сцене, и проверять их деятельность на соответствие Конституции. И делать это надо на недискриминационной основе, то есть не в зависимости от их религиозных взглядов, а в зависимости от выявляемых признаков противоправного поведения, которое потом и надо объективно расследовать.

Мне легко выступать сегодня, так как основные рекомендации уже были приняты нашим Советом в августе 2018 года, когда мы обсуждали антиэкстремистское законодательство в целом.

1. Необходим пересмотр определения экстремизма. Совет уже говорил, что оно должно быть привязано к насилию (в том числе на уровне применения, призывов, финансирования и т.д.).

Но это не единственная проблема. Есть немало примеров, когда формулировка «утверждение религиозного превосходства/ неполноценности», содержащаяся в определении, понималась как утверждение превосходства своего учения или греховности оппонентов. Это, бесспорно, вторжение государства в суть собственно религиозных дискуссий, совершенно неуместное, и оно просто не может быть эффективным.

Ярчайший пример – преследование Свидетелей Иеговы (а это не просто аполитичное течение, они еще и пацифисты) – от запрета текстов к посадкам верующих (более 250 человек под следствием, от 30 до 40 человек в СИЗО в течение последних полутора лет, сейчас – 40, из которых шесть в Саратове ждут апелляции на приговор к реальным срокам, и еще один уже сидит). То же мы видели на примере запрета книг вполне мейнстримного исламского богослова Саида Нурси – с такими же последствиями.

Формулировка про превосходство содержится в Конституции и не может быть удалена из законодательства. Но она явно неверно интерпретируется. Верховный суд или Конституционный суд могли бы указать на то, что Конституция подразумевает фактически призывы к дискриминации, а не доктринальные религиозные споры. Такое разъяснение давно назрело. Как и последующий пересмотр целого ряда запретов текстов и организаций на этом основании.

2. Вторая ключевая рекомендация из прошлогодних – отказ от Федерального списка экстремистских материалов (ФСЭМ).

Во-первых, сама идея ФСЭМ основана на той посылке, что можно искоренить опасные идеологии путем запрета их текстов. Эта идея сомнительна сама по себе, хотя каких-то частичных успехов добиться можно. Но есть проблема: одни и те же религиозные течения имеют как радикальных, так и умеренных и законопослушных в целом последователей. Это так же верно применительно к салафитам, как к, например, коммунистам. Если не ставить себе нереалистичной и антиконституционной задачи полностью извести салафитов, то не стоит пытаться и запретить все их книги.

Во-вторых, несомненно, что многие книги или песни являются по сути подстрекательскими. Или могут быть поняты как таковые. Это в полной мере относится и к религиозным текстам. Это большая и многоплановая проблема, но я призываю ее тут даже не обсуждать. Важно сейчас одно – избранный механизм борьбы с этим злом просто неработоспособен.

- ФСЭМ уже давно нечитабелен и потому не годится как инструмент запрета.

- Запрет текста не мешает в эпоху интернета его распространять, если есть заинтересованные группы. А если их нет, то и нет смысла запрещать.

- С религиозными текстами есть еще специфическая проблема: тексты предшествующих веков почти всегда весьма нетолерантны, но они – часть религии. Реальная религия – это культура интерпретаций. Запреты – слишком грубый инструмент для этой сферы. (Запрет запрещать Библию и т.д. изначально был нерабочим и запрет Библии в «переводе Нового Мира» это доказал.)

В 2016 году показалось, что Генеральная прокуратура, централизовав своим приказом процесс запретов, исключит нелепые запреты, но этого не случилось. Сейчас Лаишевский районный суд Республики Татарстан рассматривает запрет переводов авторитетнейших средневековых сборников хадисов, в том числе таких известных, как «Сахих» аль-Бухари (VIII век) в кратком изложении аз-Зубайди и «Сады праведных» ан-Навави (XIII век). (Современные комментарии там тоже вполне нейтральны.) Заметим, перевод «Садов праведных» уже запрещен раз в 2014 году, как и одна из книг «Сахих» аль-Бухари.

С этим надо заканчивать. Отказ от ФСЭМ не помешает правоохранительным органам вести служебные реестры материалов, фигурировавших в уголовных делах, и использовать в последующих делах их оценку через механизм преюдиции. Так что практическая потеря в деле противостояния радикальным группам будет невелика. А приобретение будет велико – экономия ресурсов правоохранительной машины позволит их использовать против реальных опасностей, прекращение нелепых запретов остановит провоцирование верующих и устранит повод для насмешек в обществе.

3. Третья прошлогодняя рекомендация – частичная декриминализация «оскорбления религиозных чувств верующих». Крайне невнятная новая формулировка ч. 1 ст. 148 УК никак не способствует защите верующих от диффамационных публикаций (и в таких случаях, действительно, куда уместнее нормы Гражданского кодекса). Зато она позволяет привлекать к уголовной ответственности за действия, либо явно не заслуживающие уголовного преследования из-за малозначительности (здесь есть аналогия с декриминализацией ст. 282), либо вовсе не виновные, так как не направленные на оскорбление самих верующих. Часть 1 ст. 148 УК де-факто используется для криминализации религиозной полемики или даже религиозного инакомыслия, что и вовсе недопустимо в светском государстве. В результате в 2018-19 годах количество приговоров по этой статье сократилось в несколько раз. Что наводит на мысль, что декриминализация ее назрела.

Хочу добавить еще три пункта, не охваченные или недостаточно охваченные прошлогодними рекомендациями.

4. Серьезной проблемой являются последствия запрета любых организаций, в том числе религиозных объединений. У нас установлена уголовная, а не административная ответственность только за сам факт неподчинения такому судебному решению, то есть по чисто формальному признаку. Это статьи 282.2 и 205.5 УК. Такого сейчас нет ни в одной стране Совета Европы. Это очень спорная норма: например, что должны делать участники сразу после запрета? И это очень неясная норма, так как трудно отличить участника от интересующегося, а организатора от участника. Совет направлял в этом году подробный запрос в Верховный суд, но там отложили рассмотрение вопроса на неопределенное время.

Меж тем, применительно к организациям и группам религиозного толка эти нормы особенно опасны – как собираться на молитву без риска быть осужденным?! Опыт Свидетелей Иеговы или нурсистов показывает, что никак. А ведь Конституция устанавливает право на коллективное исповедание веры. Эта норма аннулирована для бывших участников запрещенной организации? Здесь должен свое слово сказать КС или ВС. Или надо пересматривать сами эти нормы УК.

5. Религиозные объединения в некоторых случаях запрещаются как экстремистские без достаточных оснований.

Запрет объединения может быть основан только на паре административных правонарушений в виде использования запрещенных ранее материалов. Так была запрещена община «мечеть Мирмамеда» в Чапаевске Самарской области в 2016 году. И кстати, оба материала в деле – фильм «Чудеса Корана» и широко распространенная книга «Крепость мусульманина» – запрещены совершенно напрасно.

В других случаях в деятельности объединений есть проблематичные практики, которые могли бы интерпретироваться как нарушения прав их участников и даже влечь ликвидацию организации, но эти нарушения не соответствуют определению экстремизма в законе, ни одному из его пунктов. И это не все равно, как ликвидировать организацию, поскольку последствия для участников совсем разные в зависимости от типа ликвидации организации. Это относится, например, к организации «Орда», запрещенной в Челябинске в 2012 году (хотя годом ранее такую же группу ликвидировали в Уфе без использования антиэкстремистского законодательства) или к группе, известной под названием «файзрахманисты», запрещенной в Казани в 2013 году. И уже в июне этого года пятеро членов общины файзрахманистов в возрасте от 52 до 61 года осуждены на сроки от 5 до 7 лет лишения свободы именно за продолжение функционирования общины.

Такую практику запретов надо прекратить. А Генпрокуратуре стоит изыскать возможность опротестовать уже вынесенные запреты и пересмотреть эти дела, видимо, без привлечения антиэкстремистского законодательства.

6. Наконец, огромной проблемой правоприменения является качество экспертных заключений в делах, касающихся религии и экстремизма. Не существует, к сожалению, ни нормы права, ни обычая, требующего привлечения именно религиоведов к исследованию доказательств в таких делах. Вместо них привлекаются специалисты совершенно других специальностей, чаще всего – лингвисты. Между тем, даже не любые ученые с религиоведческим образованием могут сделать качественную экспертизу, но только те, кто имеет уже работы, касающиеся именно тех религиозных течений, которые затронуты материалами дела, или хотя бы сходных с ними. Это следовало бы зафиксировать на уровне рекомендаций Генпрокуратуры, СК и ФСБ.

Конечно, ученых необходимой квалификации не так много. Так надо снизить спрос на их услуги. Уголовных дел о публичных высказываниях, в том числе связанных с религией, уже стало меньше. А если прервать наконец поток запретов литературы, то для использования экспертизы в оставшихся уголовных делах качественных экспертов хватит.
Александр Верховский

https:

Вернуться назад Версия для печати